Том 14. Повести, рассказы, очерки 1912-1923 - Страница 62

— А что случится интересное?

— Я же не знаю! — сказал папа, закуривая папироску.

— А почему не знаешь?

— Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, — понял? Ну, иди!

Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:

— А кто будет делать интересное?

— Ты сам, — ответил папа. — Уходи, пожалуйста, не мешай!

Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:

«Ето дневник.

Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное».

Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, — всё в ней такое знакомое.

Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.

— Ты, брат, опять явился?

— Смотри, — сказал Миша, подавая тетрадку, — вот я уж написал. Так надо?

— Так, так, — торопливо сказал папа. — Только «это» пишется через «э», и не «хоршую», а «хорошую», — иди!

— А что надо ещё писать? — спросил Миша, подумав.

— Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши… стихи пиши!

— Которые стихи?

— Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!

Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: «И чего бы ещё написать?» Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице — дождь и туман.

Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:

На стене висят часы,
У них стрелки, как усы.

Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:

— Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!

— Девять, — сказала мама, перекладывая салфетки. — Не мешай. Десять, одиннадцать…

Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.

— Да мама же! Ты посмотри…

— Двенадцать, — о, господи! Ты меня свалишь на пол…

Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:

— Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, «на стене» пишется через «ять» в обоих случаях.

— И в стихах через «ять»? — печально спросил Миша.

— Да, да, в стихах, — не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!

— Чем?

— Ах! Ну, пиши стихи дальше…

— А как надобно дальше?

— Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно… и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.

— Хорошо, — сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:

Часы тикают звучно,

но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.

И вдруг, — как будто кто-то подсказал ему, — он придумал четвёртую строку:

А мне всё-таки скучно!

Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.

Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа — хитрый человек! — запер дверь кабинета. Миша постучал.

— Кто там? — спросил папа из-за двери.

— Открой скорее, — горячо сказал Миша, — это я. Я стихи написал, очень ловко.

— Поздравляю, продолжай, — пробормотал папа.

— Так я хочу прочитать тебе!

— После прочитаешь…

— Я сейчас хочу!

— Мишка, отстань!

Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, — папа не ответил ему.

Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.

«Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, — ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов».

Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.

Он встал и снова подошёл к окну: на карнизе сидел, ощипываясь, мокрый воробей. Миша долго смотрел, как он прихорашивается, разглаживая жёлтым носом русые свои перья, около носа они заершились у него, точно усы у папы.

Потом Миша подумал стихами:

Ножки у птички
Тонкие, как спички.
Глазки — точно бусинки,
Русенькие усики.

Дальше стихами не думалось, но и этого было достаточно. Миша почувствовал гордость собою, подбежал к столу, записал стихи и приписал ещё:

«Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и «ять» где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне».

Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна, маленькая, румяная, с жемчужными капельками тумана на бровях.